Загадочный автор из Сергиева Посада пишет сказки для взрослых, а в качестве иллюстрации предлагает картины-фантазии Маурица Эшера, одного из своих любимых художников.
НИТКА
Больно же — дубиной по голове!
Дрожит в глазах небо, линялое, в розочках.
— Га-га-га, поняла, жена? Будешь теперь слушаться? А? Будешь?! Какая, к чёрту, жена. А. Я жена. Он ударил меня по голове, теперь я должна ударить его петухом, упереть руки в бока, завопить визгливо, проклиная.
Голова болит, не хочется.
— Слышишь, жена?!
Слышу. Жена. Тряпичная пёстрая юбка с дырой на подоле, деревянный узенький лоб, разрисованный морщинами, огромные груди, левая тяжелее и ниже правой. Сварливая, глупая жена, в конце представления муж её убьёт, а чёрт выскочит из-за рампы и потащит мужа в ад. Загогочут зрители. Зазвякают медяки. Надоело.
Больно, в конце концов.
Бросить петуха, сесть устало, натягивая нитки, нитки сопротивляются, хозяин почти забыл за них тянуть — смотрит ошарашенно, похмельный, старый. Руки дрожат. Бросает нитки, протирает глаза, с силой проводит руками по лицу. Уходит куда-то под свист обиженной публики.
Вытянуть ногу, другую, попытаться встать. Дрожат деревянные лапки. Иду. Сама. Уже не совсем кукла, что-то другое. Живое.
Небо не в розочку, небо синее, пыльное, горячее какое-то. Земля тёплая, пахнет странно — пыль в ящике не так пахнет.
У того, с нитками, который был раньше хозяином, за поясом нож. Вытянуть потихоньку, выкрасть. Обрезать нитки. Жить.
Поселиться где-то. Смотреть в небо. Петь песенки, научиться шить, выйти замуж. Собирать урожай, носить воду, баюкать детей. Не тех, тряпочных, безруких и безголовых — настоящих, чтобы смеялись, плакали, учились говорить и падали, не совладав с толстыми ножками.
Чтобы имена. Всем. Красивые. И мне имя.
Чтобы человек.
Нож. Острый. Тяжёлый какой, не поднять. Передвинуть лезвием вверх, примериться, натянуть нитку.
Больно!
Кровь.
Откуда в дереве кровь.
Всё, ладно, не плачь, уже не больно. Сейчас перевяжем. Возьмём другую нитку, она не будет болеть. Затянем потуже. Подвигай рукой, другой. Не больно? Вот и хорошо.
Не хочу небо. Не хочу имена.
Хочу ярмарку. Чтобы смеялись, чтобы медяки.
Чтобы не тряпьё это пёстрое, а белое платье. С кружевами, с вышивкой. Чтобы не бить мужа-пьяницу по голове петухом, а стоять на красивом балконе, увитом плющом и розами, руки к луне протягивать осторожно. Чтобы нитку не порвать.
НЕ С КЕМ ИГРАТЬ
Плохо, когда не с кем играть.
Дни тянутся ниткой, долгие, бесконечные, и темнеет рано, а дома зябко, скучно, не тянет домой. Дома уставшая мать, ворчит отец, и надо ложиться спать, и тонкое одеяло не спасает от холода, и сны тоскливые, серые, а утром разбудят и отправят по делам — ругаться с каменотёсом, платить плотнику, собирать в лесу колючие травы, отгоняющие злых духов, — вот бы увидеть хоть одного!
Можно сбежать на кладбище, поразглядывать надписи на камнях. Все всегда приходят сюда — любимая мать, дорогая жена, лучший в мире отец и долгожданный маленький сын, всего три недели от роду, уже лет пять как три недели, и пять лет плачет над ним тридцатилетняя, что ли, старуха.
Был ведь тот, как там его звали, звали ли вообще, с тёмными глазами, веснушчатый, вихрастый, что выглянул как-то из-за камня, позвал к себе, рассказал, как ловить стрекоз, а потом закрыл лицо ладонью и крикнул: «Прячься, я считаю!», и я прятался, зарывался в землю, лез на дерево, с интересом глядя сверху ли, снизу ли, как он рыщет в поисках меня, смеётся, приговаривает под нос считалку. Хоть бы раз нашёл.
Он и сам умеет прятаться — исчез и не вернулся, нет его в лесу, нет у реки, нет в деревне, никто не знает о нём, даже кузнец, который знает всех.
Я считал тогда до сотни и ещё дальше, десяток, другой, потом повернулся, побежал искать, зацепился о корень, шлёпнулся, как маленький, ушибся, перемазал рубаху и нос — в глине, в траве, в белой пыли. Это же надо, как повезло — упал на маленький детский череп, тот хрустнул жалобно и рассыпался, и я закричал, чтобы друг бросал прятки и бежал сюда смотреть, но он не пришёл, хоть и ждал я до вечера, а потом до конца недели, а там и до зимы, и место, где рассыпался череп, занесло снегом, белое смешалось с белым и стало не с кем играть.
ДИКАЯ ОХОТА
Щёлкнуть замком, подпереть дверь чем придётся, сгрести в охапку детей, уткнувшись носом в затылок сына, бояться, что потухнет огонь.
Кто-то стукнет в окно, рассмеётся тихонько, вкрадчиво, шелестнёт мимо дома, словно шёлковое платье, зацепившееся за гвоздь в полу, — стороной ли прошло, притихло ли, поджидая, и до утра из дома ни на шаг, ни за водой к колодцу, ни за хворостом в лес.
А воздух холодный, стылый, звенит, если притронуться, и ночь сегодня темна, как та самая, первая от начала времён.
Дикая охота, думает мать, прижимая к себе детей. Если не выйти, не вскрикнуть, не скрипнуть половицей — мимо пройдёт. Старшая спит, устав бояться, младший хмурится, готовится зареветь — а реветь нельзя, и мать не выпускает его из рук.
Дикая охота, шепчут старики, одна ночь в году, один-двое не утерпевших — и сытая, спокойная жизнь каждый год, серебро в сундуках, обильные урожаи.
А воздух всё звенит, заходясь от прикосновения царапающих ветвей. И со звоном приходят голоса, колыбельные, сладкие, поющие каждому своё. Старикам — о лёгкой смерти, девчонкам — о любви, уставшим — о полной луне и колодезной воде, дарующей тихие сны. Не мужские, не женские, голоса поют и поют, и один отстаёт, сбивается, так и тянет поправить, и хлопает где-то дверь, и кто-то подхватывает мелодию, и чья-то старшая дочка горько плачет во сне.
Утром сойдутся у колодца, помолчат, пряча глаза, оглянутся на всех соседей, ища, кого недостаёт, пойдут просить соль и зерно, разожгут огни и нанесут воды. А через год в заброшенный было дом придёт человек, приведёт жену или старую мать, и знать о нём будут лишь то, что пришёл он издалека.
И молчит, вечно молчит.
КОЕ-ЧТО О ВЕДЬМАХ
— Ты спасёшь мою принцессу? — спрашивает он, глядя мне в глаза.
Пожимаю плечами, разворачиваюсь к полкам со снадобьями.
— Что там у тебя?
— Укол веретеном, — вздыхает принц.
— Давно спит? — снимаю бутыль, до половины наполненную жидким, золотистым, принюхиваюсь — кислым не пахнет.
— Сто семнадцать лет.
— Горы? Леса?
— Шиповник...
Добавляю льдисто-серого, вмешиваю пахнущий дождём порошок.
— Вливай в рот по капле, пока не очнётся. Целовать не советую. Пронесёт.
— Спасибо тебе, добрая фея!
Принц оставляет на столе кошелёк с золотом, смахиваю его в ящик — пригодится.
— Прокляни его, ведьма!
— Чем проклясть? — лениво спрашиваю я.
— Хочешь, дам ему вечную жизнь? Или странные яркие сны, после которых жаль будет просыпаться? Или, хочешь, любовь красавицы, которой он не сможет ответить?
— Пусть в его следах растут розы, — выдыхает гостья.
— Пусть они ранят ему ноги, и каждый его шаг будет болью.
«Розы», — записываю я. Пергамент тянется под пером. «Боль», — бормочу я себе под нос, роясь в шкатулках.
— Будет сделано, милая, — улыбаюсь я. — Теперь он тебя не забудет.
— Спасибо тебе, злая ведьма! — голос гостьи теплеет, она почти счастлива.
Я остаюсь одна, и времени хватает лишь на то, чтобы вполглаза поспать, расставить по местам всё, что было снято днём, обжигаясь, поесть. Скоро пойдут дожди, тяжёлые, непроходимые, и они оставят меня в покое — принцы, спасающие своих красавиц, красавицы, мстящие своим принцам, короли, лишённые трона, и бедняки, ищущие счастья. Я буду пополнять запасы, сушить травы и перетирать в ступке самоцветы, спать вволю, рассылать сны и никогда не думать о том маленьком королевстве, где училась ведьмовству.
Помнится, мой папа, король, был очень против, он даже подарил мне веретено.
Прясть, впрочем, я не научилась.
Ли Рё-нэн
ОБ АВТОРЕ
Ли Александровна Рё-нэн
Родилась и выросла в Сергиевом Посаде, окончила Институт журналистики и литературного творчества. Живёт в г. Одинцово. Автор книг стихов «Имена» (2008) и «Амитофо» (2015). Член Союза писателей. Печаталась в газете «Вперёд» (стихи и эссе), альманахе «День поэзии», журналах «Поэзия» и «Наш современник», журнале «Литературные незнакомцы», антологии «Золотая строка Московии», различных сборниках. Неоднократный лауреат конкурса «Посадская лира», финалист конкурса «Альтернативная реальность» журнала «Если». Лауреат премии «Эврика» 2007 года. Лауреат областного конкурса «Поэтическое Подмосковье» 2003 года, дипломант Министерства культуры. Участник сетевого сборника «Высшая мелодия чувств» проекта «Art inspires Art».
В продолжение «Сказок для живых» предлагаем подборку стихов Ли Рё-Нэн, созвучных её рассказам по настроению и образам.
***
Мало ли кто кого любит, о чём говорит.
Мало ли кто забывает свои имена.
Здесь без тебя умирают с утра фонари,
сделаешь шаг и качнётся навстречу луна,
кинется в руки – бери, сумасшедший, бери!
Мало ли кто кого любит, о ком говорит.
Мало ли в мире чужих для тебя городов.
Мало ли писем, отправленных в них сгоряча.
Небо трясётся от гула твоих поездов,
кто-то спросонья роняет вселенную в чай.
Крошится снегом разломанный надвое год.
Мало ли кто кого любит – да больше не ждёт.
Денег в обрез на билет – не сдавайся, держись.
Поезд подъедет, качнётся в простуженной тьме.
Мало ли кто кого любит на целую жизнь.
Мало ли кто кого помнит на долгую смерть.
Я говорю о далёком, о зыбком и странном,
мне отвечают – взрослела бы вместе со всеми.
Я говорю о любви, о придуманных странах,
мне отвечают – рожала бы, самое время.
Все, говорю, впереди, возвратиться не поздно,
спазмом сосудов шевелятся крылья под кожей.
Я говорю о раскрошенных по небу звёздах,
мне отвечают – рифмуй, если все ещё можешь.
Утром в толпе каждый третий надорван по краю,
много таких, неудалых, больных, безголовых.
Я говорю о себе, иногда привираю.мо
Мне отвечают – молчала бы, честное слово...
Не задавайся вопросом "зачем", не засыпай на его плече,
не выходи в темноте за порог, кто бы ни звал, молчи.
Не говори о любви ему, не ворожи, не пой, не рифмуй –
не защитит твой старенький бог от тех, что поют в ночи.
Прячутся в тени, крадутся в дом те, что поют под твоим окном,
те, что воруют у спящих сны, что неспящих сводят с ума.
Вкрадчиво дышит твоя беда – слышишь, под снегом звенит вода?
Смотри, как пляшет в свете луны бормочущая зима.
Слышишь ли, глупая, слышишь ты песни, что льются из темноты,
Слышишь ли голос, что имя твоё шепчет в ночном бреду?
Из тёмных лесов, из ночных степей те, что ночами приходят петь,
ждут терпеливо, когда запоёшь и ты себе на беду.
Не возвращайся, не прячь лица, сказки не сказывай до конца,
не доверяй себя серебру, осине, соли, толпе.
Не доверяй оплывшей свече, не засыпай на его плече,
иначе когда-нибудь ближе к утру ты тоже научишься петь.
Снится смерть – а проснёшься, саднит висок,
снится море – скрипит на зубах песок,
снится ветер – не пой, говори потише.
Не сумеешь уснуть – досчитай до ста,
не сумеешь проснуться – глава пуста,
кто-то выбьет замок и её допишет.
Снится тот, незабытый – допей вино,
снится вьюга – покрепче закрой окно,
снятся странные сказки – ступай в больницу.
Знаешь, друг мой, бывают и просто сны –
и тем немногим из нас, что душой ясны,
вообще, говорят, ничего не снится.
Тяжело тебе даётся январь.
Выворачиваясь из-под руки,
Спотыкаются чужие слова,
Осыпаются дверные замки.
Снег и пепел на твоих рукавах…
Тяжело тебе даётся январь.
Говорят, тебя не любит зима.
Говорят, не доживёшь до весны.
Ты решаешь, не сойти ли с ума
И раскрашиваешь серые сны.
Третью зиму, третье лето подряд
О тебе и январях говорят.
Ближе к марту, накануне беды
Ты покрепче запахнёшься в пальто –
Заметёт твои косые следы,
Как и звали, не припомнит никто.
Был ли, не был ли, приснился к утру…
Хитро щурится январь на ветру.
Он говорит: огню и мечу твой город,
ведьмам по плахе, дворянам твоим по пуле.
Что ещё вздумали, жить как самим охота,
кто это выдумал, быть свободнее прочих.
он говорит и город не шелохнётся
Он говорит: калёным железом выжгу
слезы и смех, кривые ваши улыбки,
глупые песни, дурацкие эти сказки,
кровью расплачутся спины комедиантов.
город ему в ответ выгибает шею
Он говорит: я ведь каждому по заслугам,
каждому ведь по сказке его, по песне!
Он умолкает и плачет, уткнувшись в плаху.
Плохо ли быть палачом? а знаешь – несладко.
он говорит – и город в ответ смеётся
Жить до утра, молчать, кому-нибудь сниться,
в книжках сушить простые свои стихи,
хлопать дверями, мелом чертить границы,
строить из ярких кубиков Сайлент-Хилл,
красить ресницы – в моде оттенки неба,
ломкие крылья клеить к чужим плечам,
думать о том, кто был, а может, и не был –
мало ли снится странного по ночам.
Кутаться в осень, стариться, не жалея,
путаться в жизнях, шкуру менять к весне,
на эшафот развешивать ожерелья
и прорастать в словах, как они во мне.
Бог мой немой, такому ли вслух молиться.
Слышишь ли ты, о чём говорят на свете?
Слышишь ли плач потерянной в небе птицы,
знаешь ли тех, кто может ему ответить?
Здесь тишина затянута паутиной,
выпадет снег – но ввек не случится града.
Бог мой немой, твои алтари из глины,
глина умеет петь – но тебе не надо.
Здесь молчаливо плещут в окно туманы,
тянутся к шее ветки, обнять стараясь.
Бог мой немой, как люди пишут романы,
как говорят часами, не повторяясь?
Будь словом моим, говорила, будь песней моей,
будь сказкой, которую я бы могла рассказать,
осколком луны, потерявшейся между ветвей,
монеткою медной – закрыть напоследок глаза.
Будь сном на рассвете – коснёшься, растаешь как дым,
путём на закат и тропинкой в высокой траве,
будь морем моим, говорила, будь небом моим,
сапфиром в моем ожерелье, клинком в рукаве.
Будь миром моим, говорила, почти не шутя,
будь ветром и светом, крылом за моею спиной...
Сейчас-то я знаю, что все это сущий пустяк.
Но если захочешь, то стань для меня тишиной.
Когда-нибудь потом, в любые сорок,
в потёртых берцах, с кошкой за спиной,
я выйду жить в твой город, мокрый морок,
и ты, любовь моя, пойдешь со мной.
Я буду петь за хлеб и кружку чая,
я стану снегом, тьмой и тишиной,
я напишу о том, как я скучаю,
но ты, любовь моя, пойдёшь со мной.
Я налечу на смерть свою с размаху,
и взвизгнет небо порванной струной,
и полнолунье выведет на плаху.
А ты, любовь моя, пойдёшь со мной?
* * *
Мой номер недоступен, извини.
Тебе ль не знать, как это тяжело –
подсчитывать оставшиеся дни
и отмывать от осени стекло.
Я вся в делах: то вешаю белье,
то разбираю спутанные сны,
пью зелье приворотное своё –
щепотку слов на кружку тишины.
Секунды собираются в года,
колотит зуммер в жестяные лбы
и голос мой бормочет в никуда
о том, что абонент когда-то был.
* * *
Книжная лавка, пустые полки, штопка на выношенном белье.
Рыцари, феи, драконы, волки, – что пожелаете, шевалье?
Что вам отсыпать – принцесс избыток, хищных зверей в колдовских лесах?
Страшные сказки – пятак за свиток – да уценённые чудеса.
Медная сдача с его трофеев – хватит на полный бокал вина…
Кровь на руке – как сказала фея, это укол от веретена.
* * *
Найти себе лес у самого края города,
свернуться клубком, застыть, зазвенеть от холода,
зажмуриться крепче, на сказку свою надеяться –
чего же ты хочешь, о чём ты горюешь, девица?
О сладком ли счастье, о ласковом королевиче,
пустыми словами похитившем сердце девичье,
о белом ли волке, о солнце на крыльях сокола,
о чуде, что ходит кругами вокруг да около.
Не камень на сердце – остывшее злое олово.
А небо смеётся, молчит, осыпает звёздами...
Забраться поглубже в лес.
Запрокинуть голову.
Найтись по весне какой-то из неопознанных.
* * *
Тысячи швов змеятся по старым ранам.
Тысячи жизней сложены у стены.
Тысячи дней рассованы по карманам –
просто сырье для смерти и тишины.
Кто-то другой, старательный, дом построит,
сможет, успеет, досмотрит все наши сны.
Все хорошо, о нас горевать не стоит.
Нам ещё хватит смерти и тишины.
* * *
Взял же манеру зачем-то сниться – тенью по выгоревшим ресницам, солнечным зайчиком по страницам, над пустотой во ржи.
Как там, за краем? У нас рутина, серое марево карантина, небо затянуто паутиной, учимся просто жить.
Знаешь, без времени стало проще – вытянув руки, бредёшь на ощупь. Выживешь, выберешься на площадь – там, говорят, тепло.
Выцвели окна, закрылись двери. Самое время тебе не верить,
самое время в тебя не верить – было, да все прошло.
Все твои шрамы, обиды, страсти, все твои горести и напасти, все, что казалось бедой ли, счастьем, в целом равно нулю.
Мечется поезд, вздувая жилы, перекликаются пассажиры – очень люблю тебя, будем живы.
Очень.
Тебя.
Люблю.
* * *
С миру по нитке – дорогу себе сплести.
Звезды и сны рассыпаны на пути.
Петь и молчать на недолгом своём веку –
с миру по нитке, по сказке, по медяку.
Прясть на досуге земную мудрость свою,
миру по нитке – удержатся на краю.
* * *
Хотелось-то быть железом
звенеть и лязгать клыками
хотелось быть нежным шёлком
тяжёлым льнущим к ладони
хотелось быть звёздным небом
немного – бездонной бездной
а вышла россыпью бусин
траченной временем медью
хотелось быть ядом и медом
а вышла водой болотной
непрочным осенним снегом
потрескавшейся стекляшкой
остановиться на вечер
зажмуриться крепко-крепко
надрезать – а там солома
чернила слова и буквы
немного чайной заварки
и тощий клубочек ниток
* * *
Подари мне лёгкую смерть,
Не от старости, так в бою,
Подари мне ловчую сеть –
Удержать тебя на краю.
Больше, знаешь, нет сил гореть,
Волочить за собой вину…
Подари мне лёгкую смерть.
Я верну.
* * *
Баю-баю, ветер мчится,
тишина в окно стучится,
задевая фонари.
Засыпают сны и птицы,
чья-то смерть шуршит страницей –
не твоя ли, посмотри.
Чья-то ночь клубком играет.
Умираешь? Умираю.
Громоздятся этажи.
Спи, котёнок, баю-баю,
не ложись сегодня с краю.
Лучше вовсе не ложись.
* * *
Кому-то вереск и рябь полей,
узоры инея на стекле,
почет и мантии королей,
пустыни, моря и льды.
А нам молчать, опускать глаза,
голосовать по команде за,
а нам оглядываться назад
и заметать следы.
Кому тоска за левым плечом,
кому по горлу кривым мечом,
кому загадки – зачем, о чём? –
кому ответы на них.
А нам молчать, вызывать такси,
растить из зёрнышка Иггдрасиль,
терпеть обиды по мере сил,
прислушиваться в тени.
Кому судьбу да жестокий рок,
кому за песню тюремный срок,
иной споткнётся, не чуя ног,
прольётся ночным дождём...
Мы тоже так когда-то могли –
бродяги, призраки, короли.
Мы были, сплыли, давно ушли.
Живите, мы подождём.
* * *
Ты земля, пронзённая корнями,
выбитая многими ступнями,
выжженная солнечными днями,
ты земля, безвидна и пуста.
Зимняя, промёрзшая до края,
злая, плодородная, сырая,
мёртвая, – а все-таки живая,
горше яда, гибельней хлыста.
Шрамами по выдубленной коже
прорастай – ты справишься, ты сможешь,
ты зерно – иссохшее, но все же
прорастай, тянись и прорастай.
* * *
На ночь рассказывать все, что снится,
втискивать вечности в целый миг,
утром проснуться пустой страницей –
складывай птички, веди дневник.
Вянут под ласковыми руками
жалкие крылышки за спиной,
сыплется буквами и медяками
то, что могло бы остаться мной.
Тот, за спиной, не снимает маску,
не убирает ладонь с плеча.
Я сочиняю смешную сказку –
ради того, чтобы в ней молчать.
* * *
всего-то и хотелось два крыла
мешочек серебра на подаянье
ребро монетки загадать желанье
да голова бы вновь не подвела
когда не рассчитавши расстоянья
ударишься не потеряв сознанья
виском об угол Круглого стола
смотри как высока твоя луна
как воздух здесь на бузине настоян
всего-то продержаться дотемна
(и снизойдёт на землю тишина)
и все чего мы стоим тишина
так стань же черт возьми её достоин
