Мы продолжаем цикл интервью с сергиевопосадскими авторами, где вопросы задаём, основываясь не на биографии или поведении собеседника, а лишь на его произведениях — в некотором смысле почти говорим с книгами.

В этот раз мы разговариваем с Анной Яковлевой, хотьковской поэтессой, опубликовавшей в 2019 году сборник «В омуте рассудка».  Погружаясь в стихотворный текст, мы смогли обсудить воспоминания, реальность и порассуждать, где на самом деле живёт человек.

Просто стул тот ломаный

С самой ранней юности,

Будучи лишь веточкой

Или грудой щеп,

Быть хотел особенным,

Быть мечтал какой-­нибудь

Табуреткой, пуфиком,

Но не стулом, нет!

— Ты стала тем, кем мечтала в детстве?

— Когда я была маленькой, мне хотелось быть эльфом и жить на деревьях. Один мой друг шутит, что поступление в лесной вуз (Университет лесного хозяйства) было первым шагом к исполнению мечты. Так что да, отчасти.

Я говорю «мы» — но нет никакого «мы».

Я говорю «я» — но нет никакого «я».

Как не существует семья,

Нет города, нет страны,

В которых была рождена.

И нет уже тех лесов,

В которых любила бродить.

И двери нет, чей засов,

Так важно было открыть.

 

— Где ты выросла?

— Отчасти в поезде «Красная стрела» между Ленинградом и Хотьковом. Родители были студентами, какое­-то время проводила с ними, какое­-то с бабушкой и дедушкой здесь. Наверное, поэтому часто упоминаю поезда и студентов.

 

Когда б оставили меня

На воле, как бы резво я

Попалась в плен чудес!

Науку, логику — к чертям!

Цветные кляксы там и сям,

Мир состоит из грёз.

 

— Что первично: материя или сознание?

— Сознание. Опять же, в детстве я почти постоянно пребывала в фантазиях. Но чем дальше с возрастом, тем больше мне кажется, что я становлюсь обычным человеком, которому нужно столько­то часов сна и столько­-то калорий. Бывали периоды, когда ты чем­то так увлечён, что можешь не есть, не спать — превращаешься в такой бесплотный дух, что живёт своими фантазиями и раздумьями, но материя наступает на пятки. Иначе ты просто перестаёшь существовать в физическом смысле.

 

Человек не только внезапно смертен,

Но и внезапно болен:

Живёшь, бывает, на белом свете —

И вдруг слышишь звон затопленных

                                                      колоколен.

 

— С чьей болезнью ты столкнулась?

— Моя мама умерла от рака. Последние месяцы её жизни я, отец и сестра ухаживали за ней. Это было неожиданно… и уже на той стадии, когда ничего нельзя было сделать. Мне тогда было 26.

 

Ты прячешь под мужской рубашкой

Печати нелюбви к себе.

И я вздыхаю рядом тяжко,

И за тебя молюсь Судьбе.

 

— В беседах с другими людьми ты часто «работаешь психологом»?

— Я люблю поболтать и постоянно слышу истории, которые хочется записать, что и делаю, если успеваю. Видимо, отношусь к тому типу людей, к которым люди расположены что­-то рассказывать. За столиком в кафе, да в той же электричке, причём зачастую я даже писать о них не могу, потому что это что-­то очень личное. С момента работы в этнопарке (Анна совладелица семейного кафе в этнопарке «Кочевник». — Ред.) этого стало ещё больше. Сюда приезжают разные люди. Например, у нас работают чукчи и к ним приезжают их родственники, друзья.

 

Когда внутри сгущается туман

И тихим эхом отзовётся чьё-­то горе,

Что моряки уходят в океан,

А возвратится лишь один из моря…

 

Одним из них был «дядя Вова», которому одно из стихотворений посвящено, мы один раз вечером сидели, пели песни под гитару, и он так расчувствовался, что рассказал, как его друзья уходили в океан, а вернулся лишь один. Он так рассказывал, со слезами на глазах — было удивительно видеть таким сильного, взрослого мужчину.

 

Зато в моём родном краю

Чуть что — любая хата с краю.

Я не успею пасть в бою,

Я тихо от стыда сгораю.

 

— За что в России тебе стыдно?

— Наверное, больше всего за отношение людей к самим себе. За чувство какой-­то обречённости, нежелание видеть альтернативу, уверенность в том, что плохо сейчас, и так было всегда, и так будет — я это вижу и в себе, и в других людях.

 

Велик соблазн покинуть этот край,

Где люди так себя не любят.

Ткни пальцем в карту, выбирай

Себе другие страны, судьбы.

 

— Почему всё­-таки осталась?

— Много раз думала о том, чтобы уехать. И в жизни было много реальных возможностей, но просто никогда не представляла себя живущей в другой стране. У меня безотчётный страх, что не с кем будет поговорить. Уехать — это резко ограничить круг своих контактов с живыми людьми, даже несмотря на технологии. Это не про одиночество, а про какую­-то оторванность культурную. Боюсь, что начну забывать свой родной язык через какое­-то время. Наверное, это что-­то от Венечки Ерофеева… Меня расстраивает мысль, что я сяду в электричку и не смогу поболтать с соседом по вагону.

 

Всё это было славно и давно,

Когда были съедобными пельмени

И вкусным — самое дешёвое вино.

И ты клал голову мне на колени

 

— Это когда же наши пельмени съедобными были?

— А вот эту фразу я могу объяснить! Как-­то в семье был разговор, когда родители вспоминали 90-­е: «Мы ели эти несъедобные сосиски и пельмени, жили жутко». А я вообще этого не помню. Для них это были тяжёлые годы, когда они думали, чем накормить своих детей, а для меня счастливое время, когда я читала какие-­то книжки, ходила в школу и совершенно не помню несъедобных пельменей. Само это стихотворение появилось, когда я шла к знакомым весной и вдруг почувствовала такое огромное счастье, вернулась в своё студенчество. У меня были периоды, когда я жила одними воспоминаниями. Но последнее время, учитывая работу, у меня просто нет возможности «убегать» куда-­то. Я вынуждена находиться в текущем моменте. На самом деле это то, к чему я стремилась, — жить здесь, сейчас.

Записал Иннокентий Майоров