«Сколько вас, узников концлагерей, сегодня живёт в Сергиевом Посаде?» — вопрос заставляет Александру Егоровну Бородулину (Антонову) задуматься на секунду.

«Три четыре, пять….» — Александра Егоровна негромко пересчитывает. Она вспоминает от силы человек пять, но это только тех, кто нашёл в себе силы дойти до экскурсионного автобуса, который несколько лет назад возил их на Поклонную гору.

 

Слово «концлагерь» — общее название одного явления. Нацисты создавали трудовые и пересыльные лагеря, сгоняли пленных, «неблагонадёжных» и представителей «низших рас». Были «фабрики смерти», настоящие конвейеры уничтожения. Первые появились за  несколько лет до начала войны — например, Дахау был создан в 1933 году.

Лагерь, в который она попала, находился в городе Рославль, рядом с белорусской границей. Этот пересыльный лагерь существовал с августа 1941 года по сентябрь 1943-­го. Почти все пленные оттуда пропали без вести, но оказавшимся за колючей проволокой той осенью судьба дала шанс — они уцелели, их спасла Красная Армия.

Среди этих пленных оказалась и Александра с мамой. Федосья Васильевна на тот момент была беременна вторым ребёнком. Их забрали, скорее всего, по доносу, как родственников партизана — отец семейства ушёл на войну, вскоре под Брянском попал в окружение, и сражался в лесах.

Интересно, что даже в мирное время детей партизана Антонова, когда те приезжали к бабушке в деревню, сверстники по­прежнему продолжали звать партизанами. Всего их было семеро, и Александра старшая из них.

Семьдесят пять лет спустя мы сидим с бывшей узницей на скамейке около Дворца культуры имени Ю. Гагарина, как раз после репетиции сергиевопосадского хора Ирины Манягиной, где поёт Александра Егоровна. Хор готовится к большому событию — концерту в честь собственного 25­летия.

Александра Егоровна старше своего хора в три раза, и даже чуть­чуть побольше — ей 76, и несложная математика подсказывает, что месяцы, проведённые в концлагере, она почти не помнит. «Наверное, мне повезло, что я его не помню, — признаётся. — Мне было всего два года. Будь я постарше, то, конечно, запомнила бы». Потому спасибо судьбе, что уберегла от кошмарных подробностей.

Единственная картинка, что осталась в её памяти, — голодные дети, оборванцы, собравшиеся в круг. Рядом какая­то властная фигура надзирателя. Никаких цветов кроме одного — тусклого, серого.

От брянской деревни до Рославля примерно столько же, сколько от Посада до Москвы, и всю эту дорогу их с мамой и другими пленными вели пешком.

Что в лагере делали пленные? Работали, рыли укрепления. Информации на этот счёт у Александры Егоровны мало — мама почти не рассказывала о концлагере, не вспоминала, чем они питались, как с ними обращались охранники.

После войны родители недолго работали на восстановлении Беломорканала, а позже семья Антоновых осела в Истре. Родители, неграмотные брянские крестьяне, нашли самую простую работу — уборщицей в школе, грузчиком в РАЙПО.

Александра Егоровна работала в Пенсионном отделе. Вышла замуж, уехала в Ярославль, а оттуда, девять лет спустя, с мужем перебралась в Загорск, где устроилась экономистом.

Сослуживцы, конечно, были в курсе, что рядом с ними работает женщина, которая очутилась, хоть и в совсем юном возрасте, в нацистском концлагере. Вызывало ли это сочувствие с их стороны?

«Да о чём вы говорите!» — восклицает Александра Егоровна. Даже сейчас пожилая женщина, которая получает выплаты от государства, время от времени сталкивается с непониманием, если не сказать с завистью. Её, узницу концлагеря, сравнивают с теми, кто сражался с оружием в руках, — говорят, мол, другие воевали и им не платят денег, а вы даже на фронте не были, а получаете... Что тут скажешь? Александра Егоровна только разводит руками — не виновата же она, что судьба распорядилась именно так.

Только раз за весь разговор Александра Егоровна не удержалась от слёз — когда вспомнила, как в 1946 году домой вернулся её отец. Лето, деревня, она сидит на окне и кричит маме: «Мам, солдат идёт!» Мама едва увидела солдата и тут же, на крыльце, упала в обморок. Это пришёл домой отец, Егор Максимович, который впоследствии тоже не любил говорить про войну и часто отшучивался, что прошёл её с отцом. Как с отцом? Да очень просто, говорит, с пулемётом системы Максима — с легендарным «Максимом».

 

Владимир Крючев

Фото Сергея Борисова