В начале этого года в кафе «Вишнёвый сад» прочитал лекцию Александр Архангельский. Известный телеведущий и публицист говорил о литературной классике, о её прекрасных, возвышенных сторонах и об опасности, которую классика может представлять.

 

Быть и стать читающей

Разговор начали с того, что обратились к явлению, подпитывавшему русскую культуру веками, — с литературы. То, что русские люди читают, и с увлечением, отмечают многие. Но мы такие не от рождения — мы пришли к этому осознанно, проделав долгий и сложный путь.

Одним из главных инструментов на этом пути оказались, как ни странно, школьные хрестоматии — сборник произведений или отрывков, рекомендованные ученикам. Для учеников каждого класса, для каждого возраста была своя хрестоматия, и очень интересно проследить, как менялись взгляды составителей.

«Хрестоматии — это, несомненно, русский жанр. В 1812 году Николай Иванович Греч (писатель, издатель и переводчик — ред.), пушкинский знакомец, в то время учитель, выпустил первую хрестоматию — избранные места из русских сочинений и переводов в прозе. Там было 75 произведений 34 авторов.

Понятие классики существовало со времён классицизма, но для классицизма классика — образцовая литература, находящаяся в прошлом. То, что было до нас.

С первой русской хрестоматии, дающей читателю образцовые произведения отечественной литературы, появилась установка на современность. На литературу, которая происходит здесь и сейчас.

Немедленно начался спор, который продолжается до дня сегодняшнего. Что такое классика? Это то, что было когда-то, противопоставленное современности? Или классика это то, что мы сочли образцом, и неважно, когда это создавалось? В одной возмущённой рецензии говорилось: зачем среди прекрасных сочинений знаменитейших авторов помещать писателей второй степени?

В 1843 году вышла полная русская хрестоматия Галахова (Алексей Дмитриевич, историк русской литературы — ред.) — знаменитое издание, которое переиздавалось до революции почти ежегодно. И именно она дала массовой аудитории представление о том, что такое литературный образец. Из прошлой литературы туда вошли только оды Ломоносова и Державина, а всё остальное была живая, происходящая на глазах литература.

Всего хрестоматий в это время вышло около восьми, и чаще всего встречались имена Батюшкова, Вяземского, Глинки, Дельвига, Державина, Дмитриева, Жуковского, Карамзина, Крылова, Ломоносова, Мерзлякова, Пушкина».

 

Классика — предмет общественного договора

Предложенные тогда образцы отчасти совпадают с тем, что мы сегодня считаем классикой, отчасти — нет.

Как ни странно, первый в истории России список признанных школьных классиков составляли военные. Как это часто бывает в закрытых обществах, подобных России того времени, в высший слой элиты входили военные — свободно мыслившие и прогрессивные. Одним из инициаторов этого документа стал знаменитый генерал Яков Иванович Ростовцев. Согласно этому списку, самые маленькие должны были читать Крылова, выпускники — «Бориса Годунова» и «Горе от ума».

Но следом за либералами всегда приходят консерваторы. «Последовал отказ от любого плюрализма, никакой современности. Классика теперь это не то, что происходит с нами здесь и сейчас, а то, что было. 1890-е закрепили положение: школьная литература заканчивалась на Кольцове, Гоголе и Лермонтове. Таким образом классика превратилась в утверждённый государством список из писателей ныне не живущих».

Есть исследование Алексея Вдовина, в котором он проанализировал все хрестоматии XIX — начала XX века, расписав авторов по частоте упоминания. На первом месте оказался Пушкин и его «Песнь о вещем Олеге», далее идут «Бесы», «Сказка о рыбаке и рыбке, «Утопленник», «Цыганы шумною толпою», «Пророк». На втором месте Крылов и «Осёл и Соловей». Дальше Жуковский, Лермонтов, Иван Иванович Дмитриев, выбывший из нашего канона, Кольцов, Майков. Только после Майкова — Гоголь, и только в отрывках. После этого Державин, Тургенев, Толстой, и на последнем месте Полежаев.

 

Классика при советской власти

Как новая власть примеряла на себя классику, доставшуюся в наследство, и зачем она это делала? Александр Архангельский убеждён, что это позволило советскому государству вписать себя в ту же самую систему координат, где обитали признанные во всём мире фигуры мира культуры. «Прислонившись» к великим, молодая страна более уверенно претендовала на признание.

«Через классические фигуры власть размечала место, в котором в истории находилась сама. Советское государство сначала сбросило с пьедестала, а затем восстанавливало классику в правах — оно захотело быть уже не революционным, а традиционным.

Первый юбилей (широко отмечаемый) — столетие со дня смерти Пушкина в 1937 году. Отсчёт идёт даже не с дня рождения: ждать сколько-нибудь круглого юбилея времени не было — политические часы всегда тикают очень быстро.

И тогда произошла канонизация Пушкина в качестве нашего всего, соединяющего империю с постимперским (то есть советским) пространством. Государственные советские деятели греются в лучах славы, юбилейные торжества проходят повсеместно.

Есть знаменитая запись литературоведа и писателя Виктора Борисович Шкловского о том, как он был в Болдино на шествии ряженых к столетию со смерти Пушкина. Там был «Пугачёв», за ним ехала «Татьяна» на телеге, а завершала всё тачанка с «Василием Ивановичем Чапаевым» и «Петькой». Шкловский уточнил у участников шествия, мол, Чапаева-то у Пушкина нет. «А нам всё одно», — ответил ему участник шествия. Классика стала инструментом легитимации. Она, как крещенская вода, всё собой освящает, и всё что ни возьми, наполнится новым смыслом. И советскую историю тоже…

Советская власть вступила в противоречие сама с собой, потому что русская литература говорит о сочувствии к маленькому человеку, а не о любви к власти. Она глубоко религиозна даже там, где борется с религией. Даже если русский писатель сам по себе был атеистом, то в литературной традиции он, как правило, начинал сам себя менять… Не то чтобы люди читали классику и после этого бежали в церковь, но та картина мира, которую транслировала идеология и которая содержалась в этом классическом наборе произведений, не очень стыковались…

И вообще вся русская литература — она про сложность и неоднозначность жизни. Начиная с басни Крылова… Никакой морали не следует, кроме одной, — готового ответа у тебя не будет, дорогой читатель. Ищи сам».