Алексей Васильевич Смирнов — “негромкий” ветеран войны и труженик тыла. На страницы газет и в объективы телекамер никогда не попадал и заслугами не кичился. Даже об инвалидности по ранению, по его словам, вплоть до пенсии почти никто не знал, ни к чему это было.
Судьба его непроста: он изведал тяготы труда в эвакуации, хлебнул лиха пехотинцем на фронте, вместе со всеми восстанавливал страну после войны. Из наград более всего ценит орден Отечественной войны I степени и медаль “За победу над Германией”. Живёт с семьёй в обычном деревянном частном доме в Сергиевом Посаде.
Недавно Алексею Васильевичу исполнилось девяносто лет. Мы попросили его рассказать о себе.
На заводе в тылу
Я родился в 1925 году в Костромской области, но в 1932 году переехал с семьёй в Загорск, точнее, в село Глинково. Учился в школе в Птицеграде. В 1941-м, после окончания шестого класса, подал заявление в школу фабрично-заводского обучения, которую тогда создали при ЗОМЗе. Мне было шестнадцать, я должен был стать маляром — вполне нормальная по тем временам профессия, от которой никто не воротил нос.
Но 22 июня началась война, и всё сразу поменялось. Немцы быстро наступали, их самолёты могли прорваться к Москве. Нам, будущим малярам, поручили важную работу: покрыть тонким слоем разведённой глины стены цехов. Это делалось для того, чтобы в случае бомбёжки и пожара масляная краска, которой всё было покрыто, не способствовала распространению огня.
Осенью 1941-го ЗОМЗ стали готовить к эвакуации в Томск. Станки и оборудование грузили в товарные вагоны вручную, а когда пришла пора отправляться, я даже не успел дома толком попрощаться. Ехали мы долго, несколько недель.
Сибирь встретила нас сильным морозом. Для размещения завода выделили корпуса Томского университета. Перекрытия в зданиях, конечно, не были рассчитаны на вес тяжёлых станков. Чтобы укрепить их, наши ребята возили из леса брёвна и делали в помещениях крепи, как в шахтах.
Меня, как и других учеников ФЗО без специальности, определили в разнорабочие. Мы носили и возили заготовки и материалы, готовую продукцию, помогали рабочим у станков. Работать было тяжело, к тому же, постоянно донимал голод и холод. Поначалу нас расселили по квартирам и домам жителей Томска, потом построили барак, протопить который у нас никогда не получалось.
Есть хотелось всегда. В заводской столовой нас кормили завтраком и обедом, который обычно представлял собой жидкую похлёбку или кашу. Плюс к этому 600 граммов хлеба в день, а на окрестных совхозных полях мы искали оставшуюся после уборки репу и турнепс.
На передовой
Летом 1942 года мы пришли в томский военкомат и стали проситься на фронт. Мне к тому времени исполнилось семнадцать. Сначала нам отказали — мы же работники военного завода, у нас бронь от призыва. Но потом офицер сказал, что если у завода не будет претензий, мы поедем в учебку. И дал нам две недели на решение этого вопроса.
В итоге мы собрали вещи и поехали в тренировочный лагерь в Абакан. Первое время занимались только строевой подготовкой, маршировали с песнями. А потом к нам приехала группа офицеров и стала отбирать, кого куда. Меня зачислили в пехоту и направили в стрелковое училище в Красноярске. Там, наконец, началась настоящая учёба — стрельба из винтовки, автомата и пулемёта, теоретический курс. Из нас в быстром темпе готовили младших командиров. Через несколько месяцев мне присвоили звание младшего сержанта и сказали готовиться к отправке на фронт.
Команда на сборы поступила внезапно, ночью. Нас погрузили в эшелоны и повезли на запад. Ехали долго, с остановками. Наконец, остановились для распределения на станции Бологое.
Я стал командиром отделения 151-й стрелковой дивизии в составе Первого Украинского фронта.
На фронт я попал весной 1943 года. Особенно запали в память бои в районе Белой Церкви (юго-восточная Украина. — Ред.), которые начались через несколько месяцев. Шло наступление. Нас выгрузили из эшелонов с приказом двигаться вперёд. Хорошо помню, что в полях и вдоль дорог лежало огромное количество погибших солдат, причём почти все наши, немцев мало. На моё отделение, пятнадцать человек, нам выдали винтовки, автоматы ППШ и шесть пехотных пулемётов Дегтярёва с шестью дисками с патронами к каждому. Мне, как сержанту, был положен ещё револьвер. По пути мы несколько раз попадали под обстрелы и бомбёжки, но всё обошлось.
В конце марта 1944 года моя дивизия продвинулись в Винницкую область. Здесь при освобождении Жмеринки меня ранило.
Бои за город шли тяжёлые. Жмеринка — крупный железнодорожный узел, там было много немецкой техники. 19 марта мы наступали ночью, дошли до центра города, но немцы сгрузили с платформ тяжёлые танки и стали бить по нам, пехоте, прямой наводкой. Мы ничего не могли сделать, даже подобраться на расстояние броска гранаты. Больших и вообще капитальных домов там почти не было, всё больше хаты-мазанки, которые в смысле обороны совсем ненадёжные: укроешься за ней, а рядом упадёт снаряд, и от стен сразу одни руины. Нас оттеснили на окраину, мы закрепились на железнодорожной насыпи и вскоре снова пошли в наступление.
В моей военной карьере оно стало последним. Во время атаки в меня попало сразу несколько пуль и осколков. Ранение было тяжёлым: срезало половину ключицы, раздробило лопатку, повредило внутренние органы.
Жмеринку моя часть на другой день всё-таки взяла. А потом, чуть позже, мы освободили и Винницу. Но я этого уже не видел, так как лежал в госпитале в Киеве, откуда через месяц меня переправили почти в те же края, откуда призвали, в город Прокопьевск Кемеровской области.
Снова дома
Лечился я долго, до октября 1944 года. После выздоровления встать в строй уже не мог: правая рука почти не действовала — какой из меня вояка?
С присвоением второй группы инвалидности по ранению разрешили вернуться в Загорск. Мне было всего девятнадцать лет.
Дома я сначала пошёл военруком в свою школу в Птицеграде. Потом, уже после Победы, с фронта вернулся мой двоюродный брат. Тем, у кого не было специальности, устроиться было трудно. Меня, как инвалида, к тому же не брали ни на какую физическую работу. И мы с ним пошли подрабатывать закройщиками в ателье, которое было тогда в центре Загорска. Учились прямо на месте, помогали перешивать и перелицовывать старые вещи — новых тогда почти никто не шил. Мне это умение обращаться с иголкой и ниткой потом не раз пригодилось в жизни.
Руку я постепенно разрабатывал.
В 1948 году меня взяли на работу на ЗЭМЗ, причём о своей инвалидности я никому не сказал ни слова. Сначала был кладовщиком, потом повысили до мастера. На заводе проработал до 1987 года, ушёл на пенсию в должности начальника отделения цеха пластмасс.
В 1949 году женился, в 1957 году своими руками построил дом. Две мои дочери и сейчас со мной.
Записал Александр Гирлин
