Конечно, авторы рок-оперы Jesus Christ Superstar меньше всего претендовали на роль христианских проповедников. Но в СССР 1970-х, где для официальной идеологии и религия, и рок-культура были как красная тряпка для быка, а сама эта идеология превратилась в тему для анекдотов, зерно упало на добрую почву. Рок-опера стала настоящим взрывом, сенсацией, модой.

А тут ещё джазмен и рокер Алексей Козлов в 1974-м разучил со своим полуподпольным и оттого жутко популярным «Арсеналом» все её вокальные и инструментальные партии и начал выступать по институтам и домам творчества, хотя в те времена нелегальное исполнение фрагментов из JCS, да ещё на английском, приравнивалось к идеологической диверсии. Но кого это тогда останавливало? Мы, дети хрущёвской оттепели, стали, пожалуй, первым советским поколением, которое не боялось. Магнитофон и самиздат — спутники нашей юности. Двоемыслие — её проклятие. В то, о чём твердили на комсомольских собраниях и партийных съездах, мы не верили. Мы вообще не знали, во что нам верить. Мы искали — каждый по-своему.

Переписанная на тысячи магнитофонных плёнок рок-опера расползалась по Советскому Союзу со скоростью лесного пожара. Этой эпидемии не мешали ни отсутствие перевода, ни низкое качество звука.

1974-й. Тополиный пух, жара, июнь. Школа в Староконюшенном. Мой выпускной. В соседнем доме кто-то поставил маг на подоконник и над арбатскими крышами плывёт:

For all you care, this wine could be my blood
For all you care, this bread could be my body
The end! This is my blood you drink. This is my body you eat
If you would remember me when you eat and drink...

 

И мы хором подпеваем. Даже те, у кого по английскому трояк.

 

(И если тебе есть дело до того

Сие вино есть Кровь Моя

А хлеб станет Телом Моим

Настал конец

И когда вспомнишь Меня, то

Это Кровь и Тело Моё, что пьёшь и ешь ты)

А ведь мы в подавляющем большинстве своём в церковь никогда не ходили и Библию не читали. Для многих из нас именно рок-опера стала первым упоминанием о Христе, и Евангелие мы искали (а его ещё попробуй найди в стране, где переиздавать Библию десятилетиями было запрещено даже издательству Русской Православной Церкви), чтобы уточнить детали, которые в ней не поняли.

По силе воздействия на нас JCS можно сравнить разве что с романом «Мастер и Маргарита» Булгакова, ходившим по рукам в самиздате (полная версия, без советских цензурных купюр). Кто знает, сколько людей под их влиянием повернулись к Богу! И там, и там всё на первый взгляд  напоминает Евангелие, хотя, если разобраться, — сплошные противоречия и даже противоположный смысл.

Но безбожие создателей JCS не читалось с магнитной пленки — вот в чём был гениальный парадокс происходящего.

Сейчас уже мало кто помнит, но в СССР тоже были хиппи, которые в своих религиозных поисках хоть и противопоставляли себя любой официальной Церкви и учение Христа трактовали, мягко говоря, по-своему, но Он для них был абсолютно реальной исторической личностью. А это в стране государственного воинствующего атеизма уже было революцией сознания. Помните?

«Трудно сказать, что именно подвело Ивана Николаевича — изобразительная ли сила его таланта или полное незнакомство с вопросом, по которому он собирался писать, — но Иисус в его изображении получился ну совершенно как живой, хотя и не привлекающий к себе персонаж. Берлиоз же хотел доказать поэту, что главное не в том, каков был Иисус, плох ли, хорош ли, а в том, что Иисуса-то этого, как личности, вовсе не существовало на свете и что все рассказы о нём — простые выдумки, самый обыкновенный миф». («Мастер и Маргарита» М. А. Булгаков).

Тим Райс, когда писал либретто, тоже использовал не само Евангелие, а книгу «Жизнь Христа» католического священника и телеведущего Фултона Шина, сопоставлявшего синоптические евангелия — от Матфея, Марка и Луки. И строя сюжет на событиях Страстной недели, Райс, как Иванушка Бездомный у Булгакова, постарался сделать своих героев максимально реальными людьми с живыми эмоциями.

В одном из интервью создатели JCS признавались: «Мы стремились не к тому, чтобы высказать религиозную точку зрения, а, скорее, к тому, чтобы задать вопросы».

В то время Джон Леннон заявлял, что «Битлз» стали популярнее Христа, а люди, получив новые технологические возможности, поверили в свою всесильность и с радостью низвергали привычные общественные и религиозные ценности. И желание напомнить о Том, Кто почти две тысячи лет назад вошел в Иерусалим, чтобы принести Себя в Жертву за всё человечество, было шагом не в ногу, своего рода откровением. Да, сам замысел и переложение евангельских событий достаточно вольные. Да, опера не говорит о главном, не завершается Воскресением. И всё-таки...

Премьеру JCS на Бродвее в 1971 году американцы встретили бурным восторгом, гневными пикетами и разгромной критикой в прессе. А за год до этого о том, чтобы поставить JCS в театре, ни один продюсер и слышать не хотел. И Уэббер с Райсом решили выпустить для начала концептуальный альбом. Сами продюсировали, сами набирали исполнителей. Бюджет мизерный, о звёздах и речи не было. Даже самый известный из участников студийной записи — Иэн Гиллан — только-только попал в состав группы Deep Purple.

Концептуальные альбомы, начиная с грандиозного успеха битловского «Сержанта Пеппера» (Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band), тогда были в моде. Ход Уэббера и Райса сработал: студенты по всей Америке сходили по альбому с ума, оперу по всей стране ставили в университетских театрах, продюсер Роберт Стигвуд быстренько организовал концертное турне — по крытым стадионам. Дебют состоялся 12 июля 1971 года в Питтсбурге. И вот 12 октября — знаменитая бродвейская премьера.

А в 1973-м появился фильм Нормана Джуисона, снятый в Израиле, — история странствующего молодёжного театра, который отправляется в пустыню, чтобы поставить там «Страсти Христовы». Знаменитый американский проповедник Билли Грэхэм обвинил мюзикл в «кощунстве и святотатстве», поскольку без Воскресения нет христианства. А вот папе Римскому Павлу VI фильм понравился, он даже сказал режиссёру, что эта картина, как ничто другое, сумеет привлечь к христианству многих и многих людей по всему миру.

Мой отец, советский дипломат, работавший тогда в Нью-Йорке, фронтовик, коммунист, потом признавался: именно этот фильм стал для него первым импульсом к возвращению к вере, в которую он когда-то в детстве был крещён.

В экранизации JCS, в самом финале, есть один пронзительный момент: актёры, игравшие в фильме, переодеваются, складывают вещи и реквизит, садятся в автобус и уезжают, а Крест, который они привезли с остальным реквизитом, остаётся. И остается Тот, Кто был на нём распят.

Вот и мы вечером в Великий Четверг, после чтения Страстных Евангелий выходим из храма и идём домой. А Он остаётся на Кресте. И что-то необходимо в жизни изменить, чтобы было в ней место Воскресению.

А что — этот вопрос для каждого в какой-то мере остаётся открытым.

Марина БОРИСОВА, журнал «Фома»