Авторнаш внештатный сотрудник, который, помимо «Вперёд», успел поработать, пожалуй, во всех местных изданиях, уже закрытых и ныне здравствующих. На этой полосе мы публикуем его воспоминания о газете на рубеже 90-­2000­-х (в частности, о рождении литературного приложения «Кладезь»), а также рассказ о жизни «вперёдовцев» 70­-х, включённый в недавно вышедший сборник В. Жеглова «Какого цвета снегири».

***

Я уже имел опыт работы в «Хотьковском вестнике» и «Зеркале», когда меня пригласили в газету «Вперёд». Елена Сергеевна Галкина, проработав несколько лет главным редактором «Зеркала», вернулась во «Вперёд» и захватила с собой пару сотрудников.

В «Зеркале» я вёл тематические приложения: литературное — «Золото в лазури», экологическое — «Журавлиная родина», краеведческое — «Старый город» и историко-­патриотическое — «Дым отечества».

Во «Вперёд» мне предложили вести те же приложения, к которым присоединилось ещё одно. Так родилось название «Кладезь».

Нормальные творческие отношения сложились с журналистами Ольгой Беловой, Галиной Серовой, Светланой Аникиенко, наборщицей Надеждой Охтиной, верстальщиком Олегом Федотовым. Большую помощь оказывали друзья: Владимир Сосин, с которым решали все литературные вопросы, Николай Соловьёв — уникальный фотохудожник, Дмитрий Кошелев — постоянный автор «Журавлиной родины», Борис Крылов — создатель художественного эквивалента «Слова о полку Игореве», Александр Киселёв — автор всех логотипов к приложениям.

Коллектив сложился дружный и талантливый, и душой его была Елена Сергеевна Галкина — редактор, творческий потенциал которой ещё предстоит оценить.

Редакционные будни были разнообразными и насыщенными, случались и казусы. В один момент редакция потеряла самостоятельность и стала составной частью ТРК «Радонежье». Руководству ТРК пришло в голову привлечь к освещению сиюминутных событий в газете тележурналистов, и как­-то кто-­то из них, делая репортаж по экологической тематике,  перепутал птичек, и только благодаря своевременному вмешательству Оли Беловой реноме редакции не пострадало.

Очередной казус случился со мной лично. Упав с крыши садового домика, я повредил позвоночник, сломал четыре ребра и на долгое время выбыл из строя. Полулёжа в постели, готовил очередной «Кладезь», материалы к которому доставляли без задержек верные друзья.

Но отчего­-то временами накатывала ностальгия по работе в «Зеркале». Нет, не от осознания физической немощи, понимал, это временно, это пройдёт, а что­-то глубинное, подспудное тяготило меня. Едва встав на ноги, я приковылял в «Зеркало». Меня приняли как блудного сына.

 

Первый гонорар

Если уж быть последовательным, то печататься я начал ещё в детские годы, в школьной стенгазете, которую впоследствии сам же и оформлял. Потом стенгазета заводская. Потом армейская... Так что в нашу городскую газету я пришёл уже в некотором роде сложившимся автором. Причём пришёл в значительной степени понукаемый друзьями, моими первыми читателями, искренне убеждёнными в необходимости немедленной публикации всего, что они у меня читали и тем более не читали. Из личного опыта знакомых юных гениев я уже знал, сколь и чем чревата стезя, на которую мы ступили. Поэтому желание видеть своё имя, напечатанное в лучшей, авторитетнейшей, поскольку единственной, городской газете как своего рода способ самоутверждения для меня не являлось побудительным мотивом: просто завораживало волшебство словотворчества... Это как на рыбалке: одному обязательно нужен улов, любым способом, хоть толовой шашкой в омут. Другой же... закинул удочки, поплавки разноцветные веером, неподвижная гладь воды — будто опрокинутое небо, тишина и покой... И уходит рыбак, уходит в вечное, и иной улов уготован ему.

Тем не менее я пришел во «Вперёд», готовый выслушать самое нелицеприятное. Однако, вопреки утверждениям доброхотов, встретили меня весьма доброжелательно. И первые напечатанные зарифмованные строки, где рассказывалось о тяготах суровой, но почётной службы на пограничной заставе и где рефреном звучало вещее «Пограничник дозором идёт!», сделали меня столь знаменитым, что достопримечательность Валовой, старуха Донская, дородная и вальяжная (поговаривали, что она не то княжеских, не то графских кровей), нажимая на «э», рассказывала всем к ней приходящим: «Вы знаете, наш сосэд слэва — рэдактор!»

К славе я был готов, но, когда мне предложили деньги (как сказали в редакции, честно заработанный гонорар), я был сражён. «Что за дивная газета, — восторженно думал я. — Мало того что любезно встретили, напечатали, предложили и впредь... Так ещё и деньги дают!» Разумеется, я не был безнадёжно дремучим, слышал, что авторам за публикации выплачивают авторское вознаграждение с неудобопроизносимым названием «гонорар». К тому же Чиков, с которым я недавно познакомился, приглашал распить бутылочку, другую, третью и как бы извиняясь за возможность быть неправильно понятым смущённо, слегка заикаясь, пояснял: «Гонорар, понимаешь, получил. Вот напечатали...» — называл что­-то столичное... И у Хемингуэя, кажется, читал, что на первый свой гонорар в Париже он отлично провёл вечер в маленьком ресторанчике в компании друзей. Поскольку литературные традиции незыблемы, а ресторанов в Загорске было в три раза больше, чем газет, пришлось решать задачу с тремя известными. Решили довольно просто: ближайшим к редакции был «Север». Валовая муссировала очередную новость: «Рэдактор имээт бэшэные дэньги и водит друзэй в рэсторан!»

Мы не намеревались кутить в худших традициях старого купечества. Мы намеревались в лучших традициях строителей коммунизма: скромно. Скромно посидеть часик, другой, третий, четвёртый... Скромно отобедать... с водочкой, а может, и с коньячком, ну с балычком, а ежели повезет, то и с икорочкой... Чай не каждый день гонорары-­то дают. И друзья все были скромные: больше поллитры на нос с учётом летней духоты не предполагали...

Вопрос «сколько» для меня не был актуален. Был убеждён, что никак не меньше, чем Хемингуэю. В эквиваленте, разумеется. И другой способ подсчёта показывал адекватное. Мы рассуждали так. На написание про то, как «пограничник дозором идёт», преодолевая всяческие препятствия и преграды, а зачастую и рискуя жизнью, я затратил неделю, а может, даже дней десять. Вернее, написал-­то за один вечер. А вот пока созревал, да потом удивлялся, что же такое я написал, тут время-­то и пролетело... Работая станочником, я получал 120 рэ в месяц чистыми. Мы допускали, что труд литератора, вероятно, может оплачиваться даже несколько более труда гегемона. Вот и считайте, сколько. За неделю трудов, ежели даже 120 в месяц...

Кассирша долго, интригующе долго, сверяясь с ведомостью, считала... В подсознании булькнуло сладострастное. Нарочито небрежно, не заглядывая в графу «сумма», я зафиксировал свой автограф. А вот потом произошло нечто, явно не вписывающееся в динамику сценария. Моя ладонь наполнилась мелочью. Остолбенев от столь неожиданного поворота событий, я ещё некоторое время стоял с протянутой рукой, готовый ощутить притягательную помятость красненьких. И наступило мгновенье озарения, и как­-то сразу, как­-то вдруг я понял, что это... всё!

И так, с протянутой рукой, наполненной мелочью, причём не просто мелочью, а преимущественно медяками, я вышел к друзьям, ожидавшим меня в сквере возле памятника Владимиру Ильичу. Дружный хохот эхом отозвался в стенах Лавры, и мне показалось, даже вождь мирового пролетариата ехидно улыбнулся. Потом честно заработанный гонорар стали считать и насчитали индо рупь двадцать с алтыном. И тогда мы оценили иронию Анатолия Филипповича, ответившего на моё приглашение в ресторацию встречным предложением сдуть пивную пену у Шишкина, поначалу расценённым как пижонский экспромт мэтра. Вся наша наличность, окромя гонорара, составляла ровно шестьдесят копеек на всех... И бутылка «Рислинга», пущенная по кругу, стала столь же слабым утешением, как и сам «Рислинг».

«Да, Хемингуэя из меня не вышло, — кисло констатировал я очевидное, — придётся податься в репортёры»… А Чиков с Игорем Гарниковым да Серёгой Михайлиным дули пиво у Шишкина. Но мы туда не пошли. Мы направились в кабачок к Жоре Жебладзе. Там было много народу, там были грузинские вина и там отпускали в кредит. И ещё мы знали одну истину, гласящую, что «вино на пиво — это диво», но никак не наоборот...

 

Фото Семёна Семёнова