Скульптор Сергей Серёжин родился и учился в Москве (закончил институт им. Сурикова, стажировался в Академии художеств). В 2013 году открыл в Сергиевом Посаде литейную мастерскую, которая сегодня входит в пятёрку крупнейших в стране.

За пределами нашего города его работы знают лучше. В Михайловске, на юге России, открыт парк с бюстами двенадцати русских адмиралов. Там же Поклонный крест и фигура архангела Михаила. Для Каширы он создал памятник Сергию Радонежскому, для Великого Новгорода — царского дипломата и мореплавателя Путятина. На могиле Игоря Кио на Новодевичьем кладбище стоит памятник иллюзионисту. Небольшая по размерам скульптура «Бег Леонардо» принесла Сергею премию Третьяковской галереи.

 

Сергей, у нас в районе не так много скульпторов. Вы общаетесь?

— Мы в хороших отношениях. Например, Юрий Павлович Хмелевской отливал у меня в мастерской пару скульптур. Но не представляю, как я мог бы лепить с кем-­то рядом. Даже представления о порядке у всех разные: кому-­то нужна чистота, а я люблю, чтобы атомный взрыв вокруг, и чтобы в этой грязи творить.

— Где проводите больше временив Посаде или Москве?

— Не могу сказать точно. Наверное, где­-то посередине, и даже сейчас больше здесь. В Москве у меня лепная мастерская, а в Сергиевом Посаде я арендую помещение под литейный цех. Знакомые шутят, что я логист, а ещё прораб, снабженец, установщик, технолог, сварщик, литейщик, а скульптор — где­-то там, где никто не видит.

Почему из всех городов области вы выбрали Посад?

— Просто стечение обстоятельств. Я и раньше бывал здесь — у меня домик в деревне на Нерли под Калязином, где мне хорошо и спокойно. И я всё время туда мотаюсь, мимо проезжаю. Когда искал место для литейки, то пересмотрел много вариантов, но почувствовал, что здесь мне нравится. Да и живу я на ВДНХ — а это то же направление.

— Вы проходили стажировку у Владимира Ефимовича Цигаля. Чему он вас научил, если говорить не только о ремесле, но об отношении к творчеству, к жизни?

— Я ему безумно благодарен. Он был человеком другого мироощущения, из эпохи, которую я не застал. Он рассказывал о своей жизни, как воевал, как создавал памятники — например, Карбышеву, который я очень люблю. О людях, о которых мы только читали, а он с ними дружил. У нас была огромная разница в возрасте, мне 26, а ему почти 90. Он вообще мужик был жёсткий. Скорее так — принципиальный советский человек. И дело не в Боге или религии, а в высоких представлениях о морали и поведении. Мы в наши годы были все такие расслабленные, а он в свои девяносто каждый четверг приезжал к нам на стажировку в Академию художеств ровно к десяти утра. Однажды вижу — у него лопнул сосуд в глазу, рубаха расстёгнута. Думаю, что такое? Позже узнал, что он накануне похоронил брата Виктора, и несмотря ни на что приехал. В таком-­то возрасте.

А с Алеком Вильденштайном (представителем крупнейшей мировой династии коллекционеров и арт­дилеровред.) вы как познакомились?

— Это случилось тоже отчасти благодаря Цигалю и моему другу Мише Соломатину, кстати, выпускнику Абрамцева. Миша получил мастерскую у Цигаля от Академии художеств, и к нему тогда обратился какой­-то французский миллиардер — просил вылепить образ его молодой и очень красивой жены. Потом оказалось, что это Люба Ступакова из Черноголовки, а миллиардер — коллекционер Алек Вильденштайн. Мы её лепили, а Алек следил — сидел в мастерской, а когда убеждался, что ребята вроде нормальные, не пристают к его жене, засыпал.

— Вы ведь и в Африке провели несколько месяцев благодаря ему?

— Я как-­то сидел у себя в деревне Соломидино, пил парное молоко, и вдруг звонит телефон. В трубке кто-­то что­-то лепечет по­французски, а я ни черта не понимаю. Говорю, мол, вы ошиблись. Через час перезванивает Люба, смеётся и говорит, что это был Алек, он приглашает тебя в Африку, пожить на ранчо, но ты почему-­то оба раза бросаешь трубку. Покупай, говорит, билет, и мы тебя где­-нибудь поселим — добавляет с юмором (ранчо Ол-­Джоги — роскошное поместье с 200 постройками, живут около 40 чёрных носорогов, жирафы, слоны, буйволы, антилопы, бегемоты, обезьяны — ред.). Я жил в бунгало с соломенной крышей, рядом с горой Кения — второй по высоте в Африке. Каждый день ездил по прерии и фотографировал слонов, носорогов, жирафов... Моя работа «Ковчег» как раз по этим мотивам. Получилось около 500 фотографий, и это были ещё не цифровые фото, а плёнка. Алек ездил в столицу Найроби за 250 километров, ближе негде, печатал их там. И эти фотографии, в Найроби напечатанные, до сих пор хранятся у меня дома и в мастерской. Цигаль перед поездкой тогда сказал — звони, говори, куда поехал, что жив­-здоров…

— Где в нашем районе можно видеть ваши работы?

— Памятник в Лесхозе на 9 Мая. В Пересвете мемориальная доска Сергею Кондратьеву — пропавшему спортсмену. В «Конном дворе» были выставлены бюсты 12 адмиралов. Для Хотькова создал эскиз памятника «Девочке с персиками», который поначалу всем понравился — без лишней скромности скажу, — но так и остался эскизом. Ясно, что культура — не единственная статья расходов, и можно сказать честно, что денег нет, но хочется, чтобы власти помнили, как важно искусство — и я говорю не только о скульптуре.

— Но вас знают в районе

— Если бы я работал только за деньги, то этим бы не занимался. Я всем доволен — и когда выполняю заказы, и когда работаю в своё удовольствие. Сейчас я сделал призы для театрального фестиваля «У Троицы», и деньги, которые я получил за них, пошли только на оплату литья. То же самое с фестивалем телекомпаний «Братина», для которого я изготовил чашу — тоже практически по себестоимости. Призы для фестиваля самбо в Хотькове, статуэтка для премии газеты «Сергиевские ведомости»… Для жизни у меня другие источники дохода — например, для Ставрополя я сделал памятник-­корабль, и на эти деньги могу спокойно жить какое­-то время.

Похоже, что скульптор в большей степени, чем, скажем, живописец, зависит от политической ситуации и вкусов общества. Не сковывает это?

— Нет, абсолютно. Я перед собой искренен. Независимо, делаю ли я свою работу или заказную, она всё равно должна нравиться мне. Одно время было модно сносить памятники — типа снимем Дзержинского, и что­-то уйдёт. Но люди остались те же! В искусстве есть только один критерий: красиво или нет. А памятник Дзержинскому был хорошей работой с точки зрения скульптуры.

Что чувствуете, когда сегодня снова ставят памятники Сталину?

— Вот в Дубне был памятник Ленину и Сталину. Сталина потом отломали. Надо ли было это делать? Нет. Это история, он должен был остаться. Другое дело, надо ли сегодня ставить новый памятник Сталину? Считаю, нет. А ставят его сейчас потому, что нет новых масштабных фигур. Только возвращать старых героев бессмысленно — мы живём в другом измерении, в другом времени.

— Какую работу назовёте визитной карточкой Сергея Серёжина? Чтобы взглянутьи сразу всё понять.

— Каждая из них что­-то значит... На сегодня значительной работой я считаю «Ковчег». А вообще же я очень люблю Леонардо да Винчи, и «Бег Леонардо» стала одной из самых известных работ. По этой работе характеризую себя не столько я — по ней меня узнают другие. А идея в том, что человек бежит сквозь время и опережает его.

 

Владимир Крючев

Фото сайта serezhin.com и из архива Сергея Серёжина