Нравится нам это или нет, но патлатый символ советско-перестроечного декаданса спустя десять лет после смерти занял место в пантеоне отечественной культуры. В конце февраля запись последнего концерта «Граж­данской обороны» показали в российских кинотеатрах, за деньги под вывеской фильма «Сияние обрушится вниз». Во многих городах залы были под завязку, а где-то поклонники устраивали слэм возле экранов, вызывая гнев у «непанковской» аудитории. Что это, если не признание?

 

Кому-то оно покажется незаслуженным. За что его так возносить, этого очкарика с кудлатой засаленной бородой, расстроенной гитарой, истошно ревущего околесицу, как правило, нерифмованную, щедро приправленную матерщиной? Да за всё перечисленное. Егор Летов одним своим появлением на сцене выворачивал наизнанку и ломал культурные стереотипы человека, воспитанного камерной советской эстрадой. В воздухе по очереди висели то риторический вопрос «А что, так можно было?», то восклицание «Так и дурак споёт, и даже я!» Но ты попробуй именно так, от сердца, искренне, в минорной тревожной тональности да с той же энергетикой, чтобы несколько сотен молодых тел у сцены бесновались весь концерт с первого аккорда до последнего… спустя десятилетие после того, как был вбит последний гвоздь в крышку твоего гроба. То-то и оно!

Егор Летов не похож на классиков «русского рока». Он не был интеллигентом, как Андрей Макаревич, и пацифистом, как Юрий Шевчук. И сформировался как личность он в Омске, а не в Москве и Ленинграде. И университеты у него были другие — карательная психиатрия вместо факультета прикладной математики ЛГУ, как у Бориса Гребенщикова… хотя читал Егор много, даже зарубежной литературой не брезговал. И чувство справедливости было заострено с другого конца. Не­удивительно, что к коллегам по цеху Летов относился прохладно, называя их рок «продажным попсом», предавшим идеи бунтарского андеграунда. Любил Башлачёва, котировал раннего Цоя с «Алюминиевыми огурцами» и «Восьмиклассницей», а позднего с «Группой крови» и ожиданием «Перемен» — нет.

Он ненавидел собственных поклонников и песни писал не для них. В глубине души даже презирал. Хотел воспитать поколение безбашенных бунтарей, наморозить тот самый «лёд под ногами майора» из собственной песни, чтобы государство при попытке сломать человека на каждом шагу спотыкалось и пласталось. Не вышло. Фан-клуб «Гражданской обороны» состоял из безобидных алкоголиков-пацифистов, которые хотели походить на Егора внешне — не мыть голову, носить косуху из кожзама. А чтоб смирительную рубашку за идею примерить или в тюрьму сесть? Это извините. Потому и поговорить с музыкантом по-свойски за бутылкой водки случайному человеку было сверхсложно. И это была его трагедия, сопоставимая с уходом из жизни музы Янки Дягилевой.

Ставка на умную и активную аудиторию не сыграла. Летова понимали слишком превратно и буквально. Но виноват он в этом сам. К психоделике и изощрённой метафоре позднесоветский пэтэушник оказался морально не готов. Из написанной в черненковскую эпоху оды «Поганой молодёжи» юные бунтари, к примеру, вынесли, что надо «блевать портвейном на почтенных граждан, ломать окна и втыкать члены». А ради чего это стоит делать? Ради высвобождения духа и торжества человека над государством, думал Егор. А поклонники путали цель и средство.

В 90-е идеалы Летова рухнули как карточный домик. Рынок оказался для него худшим из двух зол. А рефрен «всё, что не анархия, то фашизм» — почти пророческим. С торжеством человеческой природы нищета и разруха ассоциировались слабо.

А после наступило раскаяние. Сначала перед страной, которую он разрушал параллельно с Солженицыным, Ельциным и Горбачёвым — Егор Летов стал национал-большевиком с партбилетом № 4, входил в радикальное движение «Русский прорыв», защищал Верховный Совет в октябре 1993-го, пел на митингах Виктора Анпилова и Эдуарда Лимонова, поддерживал Зюганова на выборах 1996-го. Затем музыкант извинился и перед советской культурой. В 2002-м году, когда это не было мейнстримом, «Гражданская оборона» выпустила альбом «Звездопад», состоящий из шлягеров Окуджавы, Высоцкого, Добронравова, Энтина, Рождественского, Танича. И в заключение — перед музыкой, в целом. Последние альбомы Летова были мелодичнее и мягче по исполнению, добрее и миролюбивее по смыслу. Он славил психонавтов, как покорителей глубин подсознания. В мажоре, между прочим. И кажется, был готов показать России пост-Летова, принципиально нового, которого олдовые панки не видели и, возможно, не приняли бы. Но не успел… 19 февраля 2008 года Егор Летов умер в 43 года и «не было никого, кто бы это опроверг», как писал сам Летов за 20 лет до этого события. Вместе с ним ушла патлатая, немытая, лихая и саморазрушающаяся Россия конца 80-х — начала 00-х, о которой мы будем вспоминать не в последнюю очередь благодаря Егору Летову.

Он, конечно, не Пушкин эпохи декаданса. И даже не Цой. Но другого Летова не будет. Так что прощальный слэм в кинотеатре ревущий боец с расстроенной гитарой в руках всё же заслужил.

 

Сергей Рунько

Фото: instagram.com/shefishere